Майя Плисецкая: Что же я буду перед вами "улыбку держать" - свои люди. Давайте есть пирожные...
Наш журналист много лет дружил с Майей Михайловной. И сегодня мы печатаем небольшой отрывок из его книги.
МАКАРОНЫ ОТ ПЛИСЕЦКОЙ
В октябре 2010-го я прилетел в Мюнхен. Договорились сделать большое интервью накануне юбилея - 85-летия. Привез бородинский хлеб, ее любимую "селеду"… А разговор решили записывать в сербском ресторанчике недалеко от дома. После обеда Щедрин (муж балерины) оставил нас работать, мы разговаривали еще часа четыре, если не пять: наверное, это была самая долгая наша беседа.
Майя Михайловна была как никогда откровенна и вдохновенна. На столе лежала только что переизданная ее книга, куда вошла уже и вторая часть - "Тринадцать лет". Мы листали страницы с многочисленными фотографиями. И даже выпили пива, которое она очень любила (как и ходить на футбол - с пивом это почему-то рифмуется очень правильно).
Плисецкая вспоминала и вспоминала... Я не знал, повторится ли такой вечер. В какой-то момент не выдержал, достал видеокамеру - и держал ее одной рукой несколько часов. Чувствовал, что рука просто немеет. Но прерваться было нельзя - я понимал, что тут говорит история...
Провожая Плисецкую до дома, подумал, что она наверняка устала, но - опять-таки балетная закалка - держится молодцом. Поговорив еще немного со Щедриным и попрощавшись, пошел в отель. На обратном пути - прямо на площади уличный оркестрик с виолончелью и… роялем. Я заслушался. Нежданный аккорд - финал счастливого дня! Слушателей-полуночников было не так мало, музыканты резвились вовсю.
Вдруг звонок. Нервный голос Майи Михайловны. Ей кажется, что интервью неудачное: может, не стоило делать видеосъемку. Пытаюсь успокоить - разговор-то был замечательным. Договорились, что с утра приеду, вместе все посмотрим.
Приезжаю. Родион Константинович и Майя Михайловна, немного взъерошенные: Щедрин сердит - о видеосъемке вообще не договаривались. Я каюсь - Майя Михайловна так была хороша, так рассказывала чудесно, что вот не удержался.
Но чем дольше мы разговаривали, тем больше ощущалось, что Плисецкая и Щедрин настроены решительно: съемку никуда не давать, или переделать, или еще что-то придумать.
Берем паузу. В полном раздрызге иду пройтись по осеннему Мюнхену - не понимаю, что сделал не так. Интервью-то, чувствую, хорошее: так душевно говорили… Все-таки надо попытаться убедить Майю Михайловну и Родиона Константиновича: тут ведь настоящая история, загубим съемку - сам себе потом не прощу.
Возвращаюсь и включаю камеру - давайте хотя бы посмотрим. Минут через десять раздается голос Родиона Константиновича:
- Маюша, а неплохо, по-моему.
Смотрим дальше.
- Маюша, ты зря переживала, очень хорошо.
Через час мы уже сидели за столом с бокалами вина, Плисецкая быстро почистила авокадо, сварила макароны. Голоса теплели, напряжение спадало. Это были лучшие в моей жизни макароны...
|
"ЛЕВША" И ЖАЖДА ЖИЗНИ
Плисецкая была неповторимой женщиной. О возрасте она никогда не говорила, но все свои круглые даты праздновала ярко и красиво. Она скучала по публике, по аплодисментам, по стихии творческого полета и восторженного зала. И любила ломать любые сценарии. Последний раз мы разговаривали в конце нынешнего марта: Майя Михайловна вся была в планах предстоящего 90-летия - конечно же, в Большом.
- Знаете, там ожидается что-то грандиозное. До конца мне не раскрывают, что будет, но уже чувствуется. Я так хочу еще выйти на сцену Большого. Наверное, уже в последний раз.
- Майя Михайловна, что за мысли у вас, столько всего намечено...
- Колечка, каждый день сейчас дорогого стоит.
- А Родион Константинович как? - пытаюсь увести разговор с грустной ноты: говоря о Щедрине, она всегда оживляется.
- У него в этом году в Мариинке опять премьера, представляете?!
- И что будет?
- Пока не скажу. Не хуже "Левши"!
А "Левша" запомнился не только тем, что это монументальная, по-щедрински виртуозная опера, написанная специально для Гергиева и Мариинского театра. Накануне ее премьеры я приехал в Питер, но едва услышав в трубке голос Родиона Константиновича, понял - что-то случилось. "Майя вчера на репетиции сломала ногу".
Оказалось, все дни, пока на Новой сцене Мариинки шли репетиции, Плисецкая была рядом с мужем. В какой-то момент решила сходить за водой для Щедрина: тот не мог прервать репетицию. А на Новой сцене - сложное закулисье, да и свет горел не везде. Неудачно оступилась - но никому не сказала, выдержала генеральную до конца. Когда врач осмотрел ногу, стало ясно, что придется отлеживаться в отеле: платье от Кардена так и осталось висеть в шкафу.
После "Левши" Щедрин был нарасхват: поздравления, телеинтервью, цветы. Но взгляд Родиона Константиновича оставался грустно-озабоченным. И мы поехали в отель к Майе Михайловне. Она тут же принялась со всеми подробностями расспрашивать, что и как прошло. Радовалась столь шумному успеху. И нисколько не стеснялась своего непривычного для меня вида: "Что ж я буду перед вами "улыбку держать" - свои же люди. Давайте есть пирожные, свежайшие!" И с таким удовольствием откусила эклер, что я понял - ее знаменитое "сижу не жрамши" тут не работает!
... Она ушла в девяносто, так и не успев до конца отдать миру всю свою энергию, весь жар и огонь, воплотить все мечты, растратить все любопытство, юмор, ум, бунтарство, любовь, жажду жизни.
Она так и не успела состариться.
