• Главная
• Шоу-биз

Фото: «1+1 Україна»

Валентина Хамайко признается: именно работа стала для нее своеобразной терапией и помогает выдохнуть эмоционально. Сейчас она – ведущая проектов «Хоробрі серця» и «Сніданок з 1+1» на канале «1+1 Україна».

В интервью Коротко про Валентина Хамайко рассказала, кого из родных может назвать «храбрым сердцем», об отношениях с мужем после возвращения с фронта, переживании утраты в семье, патриотическом воспитании детей и целях в жизни.

Для меня – абсолютно героический поступок сына мужа

– Валя, «Хоробрі серця» – эмоционально сложный для вас проект? Потому что есть истории, когда сдержать слезы просто невозможно.

– Бывало, что в паузах, когда были музыкальные номера, у меня лились слезы. Был момент на записи, когда были мокрые глаза и у Ахтема ( Ахтем Сеитаблаев, соведущий проекта. – Авт.). Болит одинаково и женщинам, и мужчинам!

Но, в первую очередь, «Хоробрі серця» для меня – это история о невероятных поступках наших людей, решимость которых ломала планы врага. Причем понимание этого приходило к ним уже позже. Поэтому этим проектом хочется усилить значимость поступков этих людей, которые изменили ход истории, быть благодарными, рассказывать о них, чтобы их имена знали, чтобы вдохновлялись.

У каждого из нас в жизни бывает момент, когда опускаются руки. Но ты смотришь на этих людей и думаешь: как у тебя могут опускаться руки? Это как испытание судьбы: опустишь сейчас руки и проиграешь. Мы не имеем права говорить, что устали. Нам эту историю нужно довести до конца, до победы, до возвращения своих территорий. Поэтому для меня «Хоробрі серця» больше вдохновляющая история.

Мне хотелось погрузиться и понять психологию военного. В каждом выпуске я слышала одно и то же: «я не говорил маме, что пошел на фронт маме, не говорил жене»… Я все хотела понять, почему же они не говорят! Это и моя личная история, мне муж тоже не говорит много и не говорил.

Я стала эмоционально очень чувствительной. И то, что я плачу практически каждый день, думаю, ни для кого не будет открытием. Мы все сейчас такие. Возможно, нужно перестать этого стыдиться. Тут тебя накрыло, ты поплакал, а потом выдохнул, вытер слезы и пошел дальше делать свою работу. Это наше настоящее.

– Из близких вам людей кого можете назвать «храбрым сердцем»?

– Может, эта история и не о храбром сердце, но она лежит у меня на сердце. У моей коллеги Антонины Лесик был дом в Дмитровке. Она сажала там каждое деревце, все там было сделано и посажено ее руками с любовью. Человек этим жил, кайфовал от того, что делает. Я, например, ею вдохновлялась. Свои кусты голубики я посадила после знакомства с Тоней. В начале войны в их дом заехали русские военные. Можно представить, как там все изуродовано. Помню, как мы с Тоней разговаривали, как ей было больно, какая у нее огромная рана была внутри. Она говорила, что, наверное, больше никогда не сможет вернуться в свой дом, понимая, сколько боли он испытал.

Когда освободили Киевщину и военные заходили на зачистку, среди которых был и мой муж, он позвонил им, что может забрать из их дома ценные для них вещи. И Тоня говорит: «Забери, пожалуйста, фотографии и детские альбомы, это самое ценное, что я хочу спасти». Эти чувствительные фотографии и альбомы до сих пор хранятся у нас дома. Это самый трогательный момент. У тебя все рушится, а ты хочешь сохранить свои корни, воспоминания, чтобы свет сохранился хотя бы в тех альбомах.

Для меня абсолютно героический поступок Остапа, сына Андрея, который был домашним, очень спокойным, неагрессивным, мягким парнем, и он пошел на фронт. Ему было сложно, он довольно долго взвешивал это решение. Это большой поступок, потому что человек не служил, по состоянию здоровья его бы и в армию не взяли, у него была астма, плохое зрение. И что он делает? Он говорит: поеду на линию фронта, там берут всех.

– Сколько Остапу было лет?

– Двадцать.

– Это фактически еще ребенок.

– Да. И это для меня какой-то чрезвычайный поступок. Даже не представляю, сколько у него было мыслей и сомнений. Конечно, он видел пример папы, который с первых дней был привлечен, они говорили на эту тему. Остап первый раз ездил на фронт с папой, и ему было страшно, тогда он сказал, что, наверное, не сможет. Но прошел месяц или два – и он решился.

Для Андрея, думаю, тоже был сложный выбор – быть с семьей или идти. Помню, говорила ему: «Ты понимаешь, что мне страшно от одной мысли, что у детей отец может быть на фотографиях!» У меня не было иллюзий по поводу войны. Но он меня успокаивал и говорил: «Дети вырастут и спросят: папа, а где ты был в это время? Как я буду им смотреть в глаза? Говорить, что я ими прикрылся и остался?»

Эти ответы делают тебя немой на несколько минут, потому что от огромного потока мыслей ты даже не знаешь, что ответить своему мужу.

С соведущим проекта «Хоробрі серця» Ахтемом Сеитаблаевым. Фото: «1+1 Україна»

Бесконечные разговоры о смерти, гибели… Это очень давит

- Разговариваете ли вы с мужем о пережитом на фронте? Он может выговориться, выпустить боль, эмоции?

– Андрей мало рассказывал. В те моменты, когда он возвращался на два-три дня, ему не хотелось говорить ни о чем. Ему хотелось наслаждаться домашними эмоциями, он – папа-праздник, а мы вокруг него кружили этот карнавал. Я отменяла все, чтобы побыть с ним максимум. Даже детям могла разрешить не идти в школу, потому что приехал папа, потому что хочется набыться, надышаться.

Я продумывала все варианты, чем это может закончиться для нашей семьи. Я четко задавала ему вопрос: «Ты понимаешь, что на войне ты можешь погибнуть? Что можешь потерять Остапа? Как тогда смотреть в глаза маме? Что тогда делать? Как ты себя будешь чувствовать?» На что он мне говорил: все будет хорошо, я уверен.

Когда у меня была онкобольная мама, я не хотела слышать мамины слова, которая мне говорила: «Валя, давай мы с тобой проговорим определенные моменты, чтобы ты знала, что делать, когда меня не станет, потому что это важно». А я отвечала: «Мама, пожалуйста, я не хочу этого слышать». Это была определенная самозащита. Мама видела, что я не готова, тогда она написала мне письмо, спрятала, я нашла его уже потом.

– Это сложно, но правильно проговаривать такие моменты, какие-то желания человека.

– Да. Но Андрей тоже был не готов говорить, когда приезжал на два-три дня. Еще до трагического момента, когда мы потеряли Остапа, я пыталась какими-то короткими вопросами с ним говорить, и когда он не раскрывался, пыталась «накормить» каким-нибудь позитивом. Иного способа я не находила. Он не раскрывался в телефонных разговорах. Но, может быть, это и нельзя делать в телефонном режиме.

Мозг просто закипал от всех мыслей, которые лезли в голову. Андрей звонил мне, часто или молчал, или плакал.

Тогда все наши усилия были направлены на то, чтобы вернуть его домой. Я понимала, что мужем руководит месть, и для уравновешивания эмоционального состояния ему нужно хотя бы частично побыть здесь. Я не надеялась, что ему удастся полностью перевестись в Киев. Однако очень его просила, потому что видела, насколько страдают в его отсутствие дети и насколько меняется мое психическое здоровье. Быть мамой четырех детей, работать - это очень сложно. Когда-то я была эмоционально спокойной и стабильной, а превратилась в человека, у которого периодически случаются нервные срывы.

Сначала, даже находясь рядом с нами, было сложно вывести его на разговор. Даже сейчас есть моменты, когда его сердце больше открыто, и моменты, когда его сердце закрыто.

Это бесконечная постоянная работа с человеком, который приехал с руками и ногами, но с очень искалеченным сердцем и душой.

- И женщины это должны понимать, что никто не возвращается таким, как был. И что нужно огромное терпение, силы, чтобы сохранить отношения.

– Важно подобрать слова, донести, договорить и проговорить все эмоции. Мне сейчас кажется, что я превратилась в человека, который смотрит на мужа, которому 50 лет, но пытается с ним разговаривать как с двухлетним ребенком, которому ты объясняешь свои эмоции словами.

Озвучиваю все: «Твои слова делают мне больно. Ты сейчас реагируешь эмоционально и даже агрессивно. Я не понимаю, почему, с чем это связано. Тебя раздражают мои слова, мои поступки или я как личность?» Мне нужно объяснять и проговаривать ртом абсолютно все.

– Как не бояться говорить обо всем, что болит? Часто нами управляет страх – а если не поймет, а если обидится…

- А есть ли другой путь? Иного пути нет. И нет времени бояться. Ты можешь молчать и просто сойти с ума. Когда Андрея не было, мне было очень сложно. Я каждый день слышала от младшего сына вопрос: «А папа умер? А кто умер? А папа жив? А мне приснилось, что папу застрелили»… Это очень давит. Эти бесконечные разговоры о смерти, гибели… Ты все это постоянно должен проговаривать. Плюс подростковый возраст старшего сына, какие-то ссоры между детьми.

Это доводит до такого состояния, когда у тебя будто туман в голове. В каких-то моментах ты даже не понимаешь, что делаешь. Ты в полном отчаянии. Ты не знаешь, как быть дальше. Происходит рассинхронность между мозгом и телом. Тогда почувствовала, что мне страшно быть в этом состоянии, что я могу причинить беду и себе, и детям. Ибо это нездоровая история. И я начала с собой проговаривать абсолютно все эмоции.

И только на таком языке мне сейчас удается разговаривать с мужем – все проговорить словами. Я часто сталкиваюсь с тем, что задаю ему вопросы, а он в ответ молчит. Тогда прошу проговаривать все мысли, потому что мне важно понимать, что он думает в этот момент. Это сложный период. Честно скажу, у меня нет понимания, закончится он когда-нибудь или нет. Но приняла это и не жду, что все изменится через год, два или пять.

- Хуже всего - тешить себя какими-то иллюзиями.

– Иллюзий у меня нет. Я понимаю, что это новый этап, новый уровень отношений. Я радуюсь, что Андрей начал ходить к психологу. Это огромное достижение. Я не контролирую эти визиты, не звоню психологу, не спрашиваю, что он сказал, потому что это не правильно. Могу только спросить, была ли терапия, было ли ему комфортно, как он себя чувствует, чувствует ли, что это работает.

Более того, считаю, если мужчина не хочет, то нужно идти женщине, чтобы помогать себе выгребать, искать те струны, на которых можно играть рядом с ним. Если на это есть силы, потому что на это нужно иметь очень много сил.

– А он понимает, что и вам сложно? Вы заботитесь о четырех детях, вы тоже переживаете утрату...

– Мне кажется, что как я не могу понять уровень его тяжести от всего пережитого, что он видел там, так и ему сложно понять до конца всю тяжесть, которая была на мне. Физически он ее не ощущал. Но когда у нас был общий визит к психологу, и он услышал, увидел меня в том состоянии, после наших N-нных разговоров сказал: я понимаю, что тебе было сложно. Он по крайней мере слышит. Понять телесно он не может, конечно.

Я, например, начала бегать, потому что мне было интересно попробовать то, чем увлекается муж, и понять его. Потом один-единственный раз ходила с ним в горы, чтобы понять это его увлечение. Там я могла прикоснуться. Здесь – нет.

Был период, когда его побратимы звонили мне и говорили: «Вы нужны Андрею рядом. Можете приехать?» А как я могла приехать? У меня четверо детей, у каждого свой график. Оставить детей на папу Андрея, которому 80 лет и у которого больное сердце, или маму, которая после инсульта? Это высшего уровня эгоизм.

Говорила тогда ребятам: «Вы меня ставите на растяжку. Говорите, что я нужна Андрею? Но есть четыре человека, которым я так же нужна. От ваших слов «приезжайте» мне выть хочется». Чувствовала себя ужасно, потому что я вроде бы предаю мужа, что не могу приехать и поддержать, но я и не хочу предавать своих детей.

Это был очень-очень сложный период. Мне кажется, что я себя физически изнуряла только для того, чтобы не засыпать с мыслями, чтобы просто падать с ног.

Но эмоциональные выдохи, которые были на работе, позволяли держаться. Бесконечно ныть и выть я никогда не хотела. Иногда провисала и зависала, но эмоциональный тон на работе – как глоток воздуха, который я захватывала и была на плаву.

С мужем Андреем Онистратом. Фото: Instagram.com/valentinakhamaiko/

Летом дочь хочет идти на строевую подготовку

– Вы привели пример Остапа, который в 20 лет пошел добровольцем. Это, несомненно, одно из проявлений патриотизма – человек не смог просто сидеть, когда уничтожают твою страну. Мы много говорим о патриотическом воспитании, но все это остается на семейном уровне, а не государственном. Каким вы видите патриотическое воспитание?

- У меня четкое понимание, глядя на детский сад своего сына. У него был период, когда он страдал от того, что в группе есть дети, которые говорят на русском. Он их пытался поправлять, а педагоги говорили, что надо это как-то мягче делать.

Если русскоязычные родители отдают ребенка в украиноязычный садик, то у садика должна быть задача за первый год сделать все для того, чтобы ребенок на территории садика и в группе не разговаривал на русском. Родители не могут это сделать в семье, а в садике, когда большинство разговаривает на украинском, это сделать легче. Дети, которые не слышат украинский язык в семье, должны постоянно слышать его в садике и в школе.

Для меня все начинается с языка, культуры, истории. С абсолютным разъяснением всех исторических фактов, об этом надо с детства говорить. Даже на сегодняшние политические темы с детьми нужно говорить. Например, Андрей пришел из садика и говорит: «Мама, а ты знаешь, что у Путина черное сердце? Оно у него злое, у него нет сердца». На своем детском уровне, ему 4, он мне рассказывает, что это злой, абсолютно бессердечный человек. И я понимаю, что какой-то разговор в садике с детьми велся.

А о чем с ними говорить, когда звучит сирена и дети должны прятаться? Они спрашивают. Поэтому на их уровне нужно объяснять, почему мы бежим в укрытие, что нужно делать, что, возможно, в некоторых моментах не бежать, а падать на землю и прижиматься к земле. Знания о том, что у нас есть враг, нужно вкладывать с детства.

Мы не смотрим мультики на русском, потому что это зло. Кстати, о монетизации с российского контента мне Андрей рассказывает. То есть это тоже момент определенного воспитания. Это о том, как даже на языковом уровне нельзя быть причастным к той стране, которая бросает в тебя ракеты.

Был период, когда мой старший сын мог с друзьями переходить на русский. Я ему прямо говорила: «Михаил, что должно случиться? Кому-то из нас должно ногу или руку оторвать, чтобы ты понял, что это зло, что это не нужно, что ты у себя в стране, что страна-враг приходит сюда защищать тех, кто говорит по-русски».

В моем случае, все знания были заложены в детстве. Это рассказы дедушки о том, кто устроил голод, с именами, фамилиями. Я понимала, что Россия – наш враг. Я знала, что никогда не буду вести телевизионные проекты на русском. И я от них отказывалась. Я знала, что мой муж не будет в семье разговаривать на русском. Для меня это было важно. Я знала, что в моей семье дети будут украиноязычными.

– Маричка Падалко рассказывала, что ее сын Михаил хочет служить в ВСУ. Я не исключаю, что здесь еще срабатывает и пример папы. Ваша Соломия ходит на митинги в поддержку пленных. Какие у ваших детей желания по поводу их будущего?

– Соломийка самая старшая, ей 14, и она фактически каждые выходные ходит на митинги. У нее есть активная позиция. Летом она хочет идти на строевую подготовку, где учат и оружие держать в руках, и оказывать медицинскую помощь. Я ее поддерживаю в этом. Это базовые знания, которыми должен владеть, на мой взгляд,  каждый украинец.

Вы спрашивали о патриотическом воспитании? Считаю, что в старших классах один день в неделю должен быть посвящен именно этим вопросам: тактической медицине, оказанию первой неотложной помощи, борьбе с дезинформацией, изучению различных видов оружия, взрывных приборов, чтобы ни в коем случае не подвергать себя опасности.

Я Соломии всегда говорю: ты можешь выражать свою позицию, не надо оглядываться на маму или еще на кого-нибудь, ты личность, это твое полное право. Она очень взрослая, как на свой возраст, очень хорошо мыслит. Потому сделаю все для того, чтобы она прошла строевую подготовку и чтобы у нее был такой опыт.

Я получила свой опыт в 2014 году, когда началась война на востоке. Я поняла, что должна уметь держать в руках оружие. Пригодится мне это или нет, не знаю, но я пошла учиться.

- Лучше уметь, чем не уметь.

– Да. Дай Бог, чтобы мне это никогда не пригодилось. Но я хотела знать, какое оружие существует, как им владеть. Плюс учила тактическую медицину.

Михаилу только исполнилось 13, но, мне кажется, он еще сознательно не такой зрелый, как Соломия. Он увлечен теннисом, может вникать в определенные исторические события, разбираться, докапываться до сути. Но все равно он еще ребенок.

Когда началось полномасштабное вторжение, я абсолютно обо всем сознательно разговаривала только с Соломией. У нее был тревожный чемодан, она спала в спортивном костюме на случай, если нужно будет быстро действовать. Когда они ехали вдвоем с Михаилом в Вену, я с ней честно разговаривала, что это нужно для того, чтобы избежать возможных рисков и хотя бы уберечь вас, старших детей.

– Все же большое дело делает и воспитание, учитывая эту историю?

- Мы с Соломией недавно ехали из Житомира, ездили убирать кладбище, где похоронены мои бабушки с дедушкой, много говорили о родственных связях. В дороге заговорили о Василии Стусе и включили посмотреть интервью его сына Дмитрия. После просмотра у нас внутри было разочарование. А Соломия мне и говорит: «Мама, родители – это хорошо, но дети, к сожалению, не всегда достойны своих родителей. Такое случилось с сыном Черновола и с сыном Стуса».

Соломия такой родилась, я ей безгранично за это благодарна. Она хотела читать – я усиливала. Я иду за тем интересом, который проявляет мой ребенок. И поддерживаю. Главное – «не задушить». В какой-то момент Соломийка мне сказала: «Мама, я тебе так благодарна, что ты меня везде отпускаешь, потому что не всех отпускают». А я ответила, что благодарна ей за то, что имею к ней доверие, потому что не все родители доверяют своим детям. Это должна быть взаимная история. Надеюсь, что так у меня будет и с Михаилом, но это покажет только время.

Валентина с мужем Андреем и детьми – Соломией, Мирославой, Михаилом и Андреем. Фото: Instagram.com/valentinakhamaiko/

Не живу иллюзиями, что война закончится сегодня или завтра

– В начале полномасштабной войны вы рассказывали, что собираетесь восстанавливать свой военный билет, хотя у вас дети, муж на службе. Вы это сделали?

– Я не живу иллюзиями, что война закончится сегодня или завтра. Я в последнем сложном разговоре с мужем сказала ему: у меня нет иллюзий, что война не коснется и Соломии, и Михаила. Они взрослеют.

Восстановить военный билет сложно, потому что у нас это была военная кафедра. Когда я пошла восстанавливать, мне сказали, что сейчас не до меня. Все это, конечно, затянулось.

Но я прошла две тактические подготовки для себя – в 2014 и 2023 году. Мамой четырех малолетних детей я тоже буду не всю жизнь. Я делаю свое, поддерживаю уровень знаний. Единственное, чего сейчас не делаю, это не хожу регулярно в тир стрелять. Потому что физически не хватает на это времени.

Мы не знаем, что будет завтра. Поэтому лучше быть подкованным и ознакомленным, чем бегать в хаосе и не знать, за что хвататься. Не можете стрелять – не надо, идите на медицину. Такие знания лишними не будут.

Даже для меня, человека с медицинским образованием, некоторые моменты были открытием. К примеру, женской прокладкой идеально фиксируется травма легких. А женскими тампонами тампонируются раны. Я бы даже подумать не могла.

– Раньше у вас еще и большое хозяйство было. Теперь так же?

– Да, хозяйство большое. Постоянно прошу Андрея сократить, потому что это физически очень тяжело. Я иногда даже говорю: сегодня захожу на ночную смену, потому что то, что ты не успеваешь сделать днем, приходится делать с заходом в ночь.

Ферма частично приносит прибыль, частично это огромные траты. Есть производство козьего сыра, коровьего сыра, копчение сала, мяса.

– Вы ведь не сама этим занимаетесь?

- Дою не сама, потому что есть люди, которые работают у нас на ферме. Но переработать это молоко нужно мне. Коровье молоко перерабатывает папа. Козье молоко на козьий сыр перерабатываю я. Копчением сала или мяса тоже занимаюсь я.

– Это вы еще об огороде не сказали.

- К сожалению, огород и газон могли бы быть в разы идеальнее. Но, опять же,  физически не хватает времени. Иногда выхожу из дома, чтобы не слышать, как дети выясняют свои отношения, и голыми руками касаюсь земли, чувствую ее и заземляюсь. Это момент, когда я могу ни о чем не думать. Это момент определенной релаксации.

Но есть релаксация в удовольствие, когда ты ходишь возле своих роз, а есть физический труд. Стараюсь и детей привлекать. Они помогают собирать огурцы, перебирать смородину, чистить вишню. Например, очищаяя вишню от косточек все месте, можем долго о чем-то разговаривать.

– А какие ваши мечты сегодня, конечно, кроме нашей Победы?

- Мои мечты разные. Есть такие, к которым у меня руки так и не дошли. Думала, что смогу возобновить свой кулинарный YouTube-канал, но не хватает времени. Хватает времени готовить, но не хватает все это снимать. Этот план я совсем провалила.

Но у нас с подругой есть бренд TAIYŌ, здесь мы ставим цели и идем к ним. Сейчас нам очень хочется иметь красивый шоурум, куда смогут приходить люди. Это интересно, вдохновляюще, и это тоже творческое проявление. Это крутой пример поддержки женщины женщиной в бизнесе. Это важный момент. И это дорогого стоит – в такое время делать вместе проект с доверием и пониманием.

Что бы я хотела изменить в себе? За эти годы войны я стала очень «тяжелой». Чувство, будто у тебя что-то привязано к ногам или что-то лежит на плечах. Нет легкости в теле, и я по этой легкости очень скучаю.

В семье тоже ставлю цели. Хочу, чтобы мы восстановились, чтобы дети наконец перестали выяснять между собой какие-то отношения. Стараюсь, чтобы мы с мужем вышли на уровень, когда нам не нужно объяснять свои чувства и эмоции, и у нас не будет этих долгих сложных разговоров. Что мы будем, как когда-то, понимать и дополнять друг друга с полуслова.

Я помню чувство легкости, как мы ехали в машине, разговаривали и получали  удовольствие от жизни. Сейчас все происходит через длинные разговоры и  объяснение эмоций.

Когда-то педиатр мне сказал: если аллергия у ребенка была два года, то и восстанавливаться от аллергии вы тоже будете два года. Наверное, так же и с войной. Если травмирующая война в нашей жизни была, например, два с половиной или три года, то не меньше времени нам понадобится и на восстановление. Поэтому питать иллюзии о том, что это произойдет через месяц, два или три, нет смысла. Надо играть в долгую.

Телеведущая признается, что сейчас нет прежней легкости в теле, и по этой легкости она очень скучает. Фото: «1+1 Україна»